Обитель любви - Страница 129

129

— Насчет выпивки вы правы, сэр. Это нам не повредит. У меня есть немного виски. «Бурбон». Пойдет?

— Вполне.

Кингдон скрылся в маленьком коридорчике. Бад, проводив его взглядом, понял, что свободная походка дается племяннику не без труда. Тесса говорила, что у него постоянно болит нога. И душа... «Но он не вызывает жалости к себе», — подумал Бад и вдруг проникся к племяннику теплым чувством. Впрочем, предвзятость осталась, и о цели посещения он не забыл. Только сказал себе: «Ты помягче с пацаном».

Кингдон вернулся уже в полосатом галстуке, с двумя стаканчиками и пинтой «радости горца».

— Как там Три-Вэ, твой отец?

— Я не видел его почти восемь лет. Наверно, все такой же баклан.

— Баклан?

— Это такая морская птица. Китайцам удалось ее приручить. Птица-рыболов. Они перевязывают ей горло шелковой ниткой. А птица делает то, что определила ей природа. Она ныряет за рыбой, но нитка не дает ей проглотить добычу. Тогда баклан возвращается и изрыгает улов к ногам хозяина-китайца. Мой отец ищет месторождения нефти, но ему не по карману бурильное оборудование, поэтому свои нефтяные фонтаны он приносит в клюве к ногам «Юнион ойл». Он баклан и никем другим уже не станет. И знает об этом. Мать не дает ему забыть о том, что он неудачник. Вы это хотели узнать?

Бад покачал головой.

— Нет, такое не захочешь услышать даже о чужом человеке. Тем более о Три-Вэ. Говорят, со мной трудно спорить, но, насколько мне известно, Кингдон, никто никогда не упрекал меня в мстительности. Он мой младший брат, малыш... — Баду нелегко давались эти слова. — Кстати, именно так я называл его когда-то. Малыш.

Кингдон молча разлил виски. Он протянул стакан Баду, но тот поставил его на стол среди сувениров миссис Коди.

— Ну что, сэр, может быть, начнем? Я обещал Тессе, что заставлю вас отнестись ко мне с симпатией. Но пока что, похоже, не сумел втереться к вам в доверие, — сказал Кингдон.

При упоминании имени дочери Бад беспокойно заерзал. Теплое чувство к этому юноше росло в нем, несмотря на мысль: «Я не могу подпустить его к ней. Не могу!»

— Я хочу, чтобы мы были друзьями, — солгал он. — Говорят, в один прекрасный день аэропланы станут основными потребителями бензина. Я в это не верю, конечно. — Он рассмеялся. — Впрочем, когда мне говорили, что на смену экипажам и каретам придут двигатели внутреннего сгорания, я тоже не верил. В те времена бензин считали ненужной примесью. Мне нужен летчик, который введет меня в курс дела.

Кингдон не ответил. Он пристально смотрел на Бада, словно пытался научиться читать по губам, полагая, что вслух тот говорит одно, а его губы шепчут совершенно другое. Во дворе кто-то хлопнул дверью, закричал ребенок...

После долгой паузы Бад хрипло проговорил:

— Она мое единственное дитя, Кингдон. Я ее очень люблю. Хотя, кажется, совсем ее не знаю. Она не такая, как все. В ней нет жадности, зависти, гордыни... Она абсолютно лишена тщеславия. Как понять такого человека? Одним словом, я хочу сказать, что Тесса — сама невинность.

Кингдон выпил молча.

— Тогда как ты... Ты летчик, актер... Красивый молодой человек. А тут подвернулась хорошенькая девушка, открытая... Кто откажется? Только последний дурак или евнух. Но, насколько мне известно, сейчас у тебя уже есть одна.

У Кингдона нервно дернулась бровь, затем его лицо вновь окаменело.

Бад продолжал:

— Тесса была права. До сегодняшнего дня я недолюбливал тебя. Старался даже тебя возненавидеть... А теперь понимаю, что испытываю к тебе теплые чувства. Возможно, это, как раньше говорили, кровные узы. Сейчас так уже не говорят, да? Но я ощущаю эти узы, это родство. Тебе известно, что в нас есть индейская кровь? Впрочем, откуда тебе знать? Об этом до сих пор я рассказывал только жене. И вот теперь тебе. Амелия не придала этому никакого значения, но для меня... для всех коренных калифорнийцев всегда было очень важно считать себя стопроцентными испанцами. Впрочем, о чем это я? Ухожу от главного...

— А главное в том, что я должен сесть в кабину своего аэроплана, потребителя бензина, и упорхнуть на нем подальше?

— Тесса чиста, Кингдон. Сам не пойму, как она сумела до сих пор остаться невинной, но она такая. Я прошу тебя... Оставь ее. Вот так. Я открыл перед тобой свои карты.

— А я не шулер.

— Чем глубже она во всем этом увязнет, тем тяжелее ей придется.

— Так, так, продолжайте. Посмотрим, каким будет ваш следующий шаг, дядюшка. Может, вы еще попытаетесь дать мне отступного?

— Не надо корчить из себя циника и негодяя, ведь на самом деле ты не такой.

— А вы когда-нибудь допускали мысль о том, что я люблю ее?

— Это и есть мой главный козырь, — ответил Бад.

Кингдон допил остатки виски.

— Что-то я не пойму. Что же это за козырь?

— Ты католик, — сказал Бад. Теперь настала его очередь молча ждать и напряженно вглядываться в оппонента.

— Бывший, — поправил Кингдон.

— Значит, для тебя во всей этой истории нет никаких запретов?

— А с чего это я должен думать о них? — спросил Кингдон. — Религия ничем меня не связывает.

— Ничем?

— Ничем.

Повисла пауза. Затем Бад продолжил:

— Учти, я не собираюсь упоминать о разногласиях между мной и Три-Вэ. Не буду оскорблять предположением о твоем денежном интересе. Взываю только к вере. Пусть бывшей. Скажи мне, Кингдон: каково тебе будет взять в жены собственную сестру?

— Тесса не католичка.

— Это мне известно. К бракам между родственниками она относится спокойно.

— В таком случае, дядя, вы переоцениваете влияние, которое имеет на меня религия.

129