Обитель любви - Страница 193

193

Римини включил настольную лампу, осветившую его крупное лицо, которое в ту минуту выражало досаду.

— Садись, — не очень любезно пригласил он.

Кингдон остался стоять, только уперся руками в отполированную до зеркального блеска поверхность стола.

— В чем дело?

— Ты прекрасно знаешь, черт возьми, в чем дело! Все то же самое! Я только что просмотрел кадры с твоим воздушным трюком! Ты и раньше откалывал всякие безрассудные штучки, но такого еще не бывало!

— Вещь сумасшедшая, согласен, но и смотрится неплохо, не так ли?

— Нет, с меня хватит, дорогой! — сказал Римини. — Это зашло уже слишком далеко. Стало слишком опасно. Впредь на трюки мы будем приглашать каскадеров.

— Все трюки я всегда выполняю сам.

— Кроме ночных!

— Потому что ночных трюков до сегодняшнего дня вообще не было, — возразил Кингдон. — Я только что создал прецедент.

— Я тебе сказал: довольно! Я приказываю! — резко повысив голос, крикнул Римини. Прирожденный холерик, он не умел скрывать своего гнева, а в Голливуде гнев был неотделим от успеха. Только местные «небожители» могли позволить себе такие эмоциональные взрывы.

— С чего это ты вдруг так разволновался? Трюк-то рядовой!

— Рядовой? — Римини вытащил из ящика стола миллиметровку, разложил ее и провел своим толстым, словно обрубок, пальцем по начерченной на ней траектории полета. — По-твоему, это рядовой трюк? Ты дважды пикируешь и уходишь вверх свечой, а в конце камнем падаешь на сарай и отворачиваешь в самую последнюю секунду!

— Я делал такие и раньше, — возразил Кингдон.

— Раньше ты никогда не позволял себе второго пике и к тому же...

— Я всегда пикировал на какое-нибудь сооружение или другое препятствие, — сказал Кингдон, загасил сигарету в пепельнице Римини и вытащил из мундштука окурок.

— Повторяю: такого еще не было. — Толстый палец Римини пополз по линии штопора на бумаге. Траектория была отмечена крохотными символическими самолетиками. По сторонам были нарисованы дуговые прожекторы. На отметке 150 футов линия полета выравнивалась параллельно земле. — С прожекторами!

— Но это же ночной бой! — терпеливо возразил Кингдон.

— Короче, я тебе ясно сказал. Мне не надо таких трюков.

— Но ведь самолет, то исчезающий во тьме, то появляющийся в перекрестье лучей прожекторов, производит просто потрясающее впечатление на зрителей! Это зрелище ошеломляет их!

— Если хочешь кого-то ошеломить, занимайся этим в свободное от работы время. Этот трюк слишком опасен даже для дневного полета.

— Мы с Тексом репетировали его целую неделю!

Римини ткнул мясистым пальцем в какое-то место на бумаге.

— Кингдон, давай закончим этот спор. — Голос Римини был уже не злым, а только усталым. То, что он так напустился на Кингдона за этот трюк, было продиктовано не столько желанием сберечь своего самого ценного актера, главную свою собственность, сколько дружеской привязанностью к Кингдону. На Кингдоне Римини заработал целое состояние и язву в придачу, за первое он был ему благодарен, второе — простил. И считал его своим другом. — Послушайся хоть раз моего совета. Ты недавно сломал себе руку. Ты не в форме.

— Рука уже зажила. Я в прекрасной форме. И потом, ведь я бросил пить, разве ты еще не слышал?

После аварии, когда к нему пришло осознание того, что жизнь — капкан, из которого при желании можно выбраться, его бессмысленные и безрадостные пьянки прекратились. Теперь он мог смотреть прямо в лицо мучительным сомнениям, вправе ли он любить Тессу, и не прибегать к алкоголю. Кингдона продолжала терзать внутренняя боль, но теперь эта боль стала терпимой, потому что он понял: всемилостивый Господь хоть и дарует нам жизнь, но способен также послать скоропостижную смерть.

— Слышал, — ответил Римини.

— Я сам выполняю все свои трюки, — сказал Кингдон. — Это записано в моем контракте.

— Засунь ты эту бумажку знаешь куда?! Ты работаешь на меня! — Римини стукнул кулаком по диаграмме. — Я запрещаю вот это самое! Запрещаю!

— Что ж, если тебе этого так хочется...

Увидев, что Кингдон так неожиданно легко сдался, Римини подозрительно сощурился. Он пристально посмотрел ему в лицо.

— Значит, договорились? — спросил он.

— Да, только я не пойму, зачем мне теперь самолет. Скакать над самой землей я смогу и без него.

— Так, договорились. — В голосе Римини появились теплые нотки. — Завтра Эдди Стоун организует утечку информации насчет того, что дневник Лайи — сплошное вранье. Не пойму, с чего это ты вдруг стал тогда защищать эту... Зачем я тебя заставил?..

— Вовсе ты меня не заставил, — возразил Кингдон. — А Эдди передай: пусть он своими утечками занимается в туалете. Лайе и без него уже хватило неприятностей. Оставьте ее в покое.

— Ты один из немногих известных мне порядочных людей, — сказал Римини, обходя вокруг стола. — Но все уже забыли про ее басни о твоей импотенции. Сейчас публика занята Толстяком Арбаклом. Беднягу обвиняют в том, что он одной девчонке засунул бутылку, представляешь?.. Теперь к нему приковано всеобщее внимание. Так что за свои гениталии не волнуйся. Сделай мне вместо этого какой-нибудь милый простенький трюк.

— А если конкретнее?

— Выход на крыло.

Проверенный трюк с выходом летчика на крыло самолета в полете неизменно вызывал восторг у зрителей.

— Что ж, неплохая идея, — сказал Кингдон. — Только вот беда: в сценарии нет ни одной ситуации, в которой от летчика требуется выйти на крыло. Кульминация «Храбреца» — воздушный бой.

193