Обитель любви - Страница 29

— Амелия...

— Говорят, я гордячка. А как же мне себя вести? Они что, хотят свести меня в могилу? Этого они добиваются? Это будет убедительным доказательством их победы. Эти люди... Они чудовища! Да мои друзья во Франции о хромой собаке никогда не стали бы говорить так, как эти люди говорят о моем отце!

Он погладил ее по волосам.

— Ты права, дорогая. Это моя ошибка. Я давно уже должен был положить этому конец, пресечь их гадкое поведение по отношению к тебе. И как я только это до сих пор допускал. Наверно, я, как и ты, жил только в мире Паловерде. Я многого в себе не понимаю. Но я так тебя люблю! Почему бы нам не пожениться?

Когда Амелия заговорила, ее звонкий голос, казалось, потускнел:

— Я немного растерянна. Здесь я — это я, но в том мире мое сознание отказывается работать. Самые простые, обычные вещи кажутся несущественными. Вчера я не могла решить, нужно ли мне делать перед мисс Вудс реверанс. У нее были такие холодные глаза. У них у всех холодные глаза. Вечером я не знала, хочется ли мне суфле. В конце концов мадемуазель Кеслер сама положила мне немного в тарелку. Если я не способна определиться в таких вещах, как суфле, как же я смогу разобраться в своих чувствах к людям?

Бада не обманул ее отказ, но он был глубоко задет. Напрягшись, он переспросил:

— К людям?

— Это не про тебя. Ты для меня очень много значишь. Но я не смогу жить в Лос-Анджелесе. Просто не смогу! — Она почти кричала. — Не надо было мне встречаться с тобой здесь. Это я во всем виновата, а не ты! Не ты! Если я сделала тебя несчастным, то я не перенесу этого. Это было бы бесчестно: так отблагодарить тебя за твою дружбу... Я все неправильно говорю, да? Бад, я не думала, что смогу сделать тебя несчастным. Правда! Я ведь думала, что... ты взрослый человек, а я еще совсем девочка... слишком маленькая... Бад, разве девочка может сделать несчастным взрослого человека? Прошу тебя, Бад, не говори про женитьбу. Я не смогу здесь жить!

Она дышала прерывисто. Глаза были пустые. Он никогда еще не видел ее в таком состоянии. Даже пять минут назад, когда она плакала. Даже в минуты страсти. Даже вчера, когда ее обдали холодом глаза Люсетты Вудс. При ней всегда оставалась ее гордость, чувство собственного достоинства. Сейчас же не было ни того, ни другого. И снова ему стало стыдно. «Боже, что я делаю? Она и так уже натерпелась. Почему я не могу сдержаться, постепенно доказать любимой девушке свою любовь и со временем уговорить ее выйти за меня замуж?»

Он взял ее руку в перчатке и слегка куснул за указательный палец.

— Ты сделала мне больно. Теперь я тоже сделал тебе больно, — сказал он. — Мы в расчете.

Она непонимающе заморгала.

— Мы друзья, Амелия? — продолжал он. — Нет! Настоящие друзья так с детьми не обращаются. — Он потянул ее на себя, и они легли на поблекшие полосатые одеяла. В ее влажных глазах блеснули маленькие искорки? Или это всего лишь игра света? — Ты невозможная девчонка. Тебе, конечно, нужно быть в Париже. Но если так, если ты еще ребенок, почему ты так умна? — Он провел пальцем по ее губам. — Почему ты такая умная, объясни. Почему ты смелая? Покажи мне еще одну такую девочку, которая бросает вызов всей Южно-Тихоокеанской железной дороге! И если ты такое дитя, почему ты раньше не плакала? — Он расстегнул ей лифчик. — Я еще не говорил тебе, какие они красивые? Как два налитых летних персика. Ты действительно хочешь дружить со взрослым мужчиной, который настолько развращен, что говорит такие вещи? Ну вот! Теперь ты смеешься. Тебе так идет смеяться. Я говорю глупости, чтобы ты улыбнулась, разве ты не догадываешься? Твой смех... Это самая красивая музыка, какую я только слышал в своей жизни. Он как хрусталь. Все у тебя очень красивое и хрупкое. Позволь, я расстегну это. Я хочу стянуть их вниз сам. Так. Хорошо. Продолжай. Я люблю, когда ты так делаешь... О, милая, ты просто само совершенство! Мне так хорошо с тобой!

На какое-то время в sala наступила тишина. Впервые Бад испугался услышать ее ответ. Но потом ее раскованная чувственность подарила ему такое удовольствие, какого он раньше просто не считал возможным испытать. Он не представлял себе жизни без нее. Ее била дрожь, она извивалась под ним, без конца повторяя его имя, а он входил в нее все глубже и глубже, делясь с ней своими мечтами, надеждами, своей любовью, самим собой без остатка. В миг высшего блаженства он издал крик наслаждения. Потревоженные зяблики вспорхнули с карниза крыши.

Они долго оставались неподвижными. Лежали рядом. Он прижался губами к ее щеке. Ее глаза были закрыты, он смотрел на нее.

Он привез с собой несколько апельсинов и стал чистить один из них перочинным ножиком. Сок брызгал между ее грудей, он вытирал капли и подносил ей палец ко рту, чтобы она слизнула.

— Завтра, — сказал он, — я поеду вместе с тобой и твоей матерью в суд.

Она отрицательно покачала головой.

— Если я буду там, то смогу укоротить язык кое-кому из любителей шептаться за твоей спиной.

— Нет, я не могу разрешить тебе, — сказала она печально, но твердо. — Это будет нечестно.

— Почему?

— Я не хочу использовать твои чувства.

— Мои чувства здесь ни при чем, дорогая. Мы друзья. — Он разделил апельсин на две части и протянул ей половинку, словно подтверждая этим сказанное. — Как друг, я обязан был присутствовать там с самого начала. Без всяких условий.

Это была правда. За услугу, оказанную другу, Бад никогда не требовал награды, даже благодарности. Принцип «ты — мне, я — тебе» тут не годился.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Для друга я делаю все без всяких условий, — повторил он. — Так что попридержи свою гордость и свой кодекс чести. Кто-то должен будет поднести тебе нюхательную соль, чтобы привести в случае чего в чувство? Я буду там, хочешь ты этого или нет.