Обитель любви - Страница 81

Амелия поднесла кулачки ко все еще дрожащим губам.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Все очень просто. У тебя в животе — ублюдок, которым тебя наградил мой братец. Или, может, твои откровения еще не закончились? Как мне называть твоего ублюдка? Племянником? Или, может, просто ребенком какого-нибудь моего друга?

— Почему бы тебе не признать его своим?

— Шансы на это, конечно, есть. Почти семь лет как-никак. Но именно поэтому шансы невелики. Так что ты скажешь? Там был только Три-Вэ или кто-то еще?

Она подняла на него ледяной взгляд.

— Спасибо хоть, что блудила внутри нашей семьи. Все-таки Три-Вэ — брат родной. Кстати, ты проделывала это с ним тогда, еще девочкой?

— Ты прекрасно знаешь, что нет.

— Откуда же мне знать? Выясняется, что я о тебе ничего не знаю, ничего! Я знаю только, что твой отец едва не разорил моего! Я знаю только, что твой отец был замешан в неблаговидных делах! — «У нее на глазах появились слезы, — подумал Бад. — Хорошо! Это хорошо». — Я знаю только то, что ты покувыркалась с моим братом! Дорогая, ты сучка не только по наследству, но и по собственному поведению. Будет лучше всего, если ты избавишься от своего ублюдка.

Она инстинктивно прикрыла живот руками, словно боялась, что он причинит физический вред ребенку, и хотела его защитить. У него в голове пронеслись те сцены, когда она засыпала у него в объятиях, и радость подступала у него к горлу, едва он чувствовал странное шевеление у нее во чреве.

— Ты можешь не верить в то, что этот ребенок твой. Но он мой, — голосом, в котором сквозило презрение, проговорила она. — Я отвечаю за него.

— Как тебе будет угодно.

— Спасибо, — холодно ответила она.

— De nada. Только держи его подальше от меня. Я не желаю видеть его рядом с собой.

Лед в ее голосе тут же растаял.

— Бад, скажи, что ты пошутил!

— Ты уже достаточно меня знаешь, дорогая. Я человек жесткий. К тому же ненавижу проигрывать. Это тебе тоже известно. Подумай сама, как ты мне удружила! И ты считаешь, что я позволю ему жить в моем доме?!

— Да, — прошептала она. — Я так думаю.

— Согласен, но на определенных условиях. Ты можешь тратить деньги на самое необходимое для него, но без излишеств. Я собираюсь за этим следить. Что касается времени, которое ты будешь ему уделять, — это твое дело. Коль скоро это не будет отражаться на твоих обязанностях по дому. — «Неужели это я, Бад Ван Влит?! Неужели я говорю все это своей любимой?!» — Дальше: пока я дома, ты к нему ни ногой. И вообще держи его от меня подальше. Со своей стороны я позволю ему жить в моем доме, буду одевать его и все такое. — Он говорил ровным чеканным голосом, словно оговаривал условия какой-то сделки. Ему хотелось удариться в слезы, на коленях попросить у нее прощения, но он продолжал говорить и намерен был каждое сказанное слово подкрепить действием. — Я ясно выражаюсь?

— Да.

— Врачи, дантисты — пожалуйста. Но никаких домашних учителей, никакого колледжа. И еще. Я не хочу ничего слышать о его проблемах, болезнях и прочем. Он будет носить мою фамилию. Все! На моем месте большинство мужчин выказали бы меньше великодушия.

— Ты хочешь наказать меня, — проговорила она ровным голосом. Но в глазах у нее застыло умоляющее выражение, как у раненого зверька. — Ты рассердился. Я тебя понимаю.

— Еще бы, рассердился! Но, Амелия, я никогда не лгал тебе. С самого начала я рассказал тебе о себе все. Я не собираюсь лгать и сейчас. Я презираю твоего ребенка и никогда не смогу скрыть своего отвращения к нему. Ты веришь в это?

— Да, Бад, верю.

Кожа ее потускнела, четче обозначились тени под вдруг запавшими глазами. Он окинул ее взглядом, маленькую женщину с раздувшимся от бремени животом. Он никогда еще не любил ее так, как сейчас. И никогда еще ему не хотелось так больно ранить ее. Его раздирали любовь и ненависть, торжество и поражение, радость и отчаяние, вера и измена. Эти противоречивые чувства сжимали его словно в тисках. От осознания утраты во всем теле разлилась слабость.

Он открыл двери гостиной.

— Люди, если они об этом узнают, подивятся моему великодушию, тому, что я вообще согласился признать этого ребенка.

— Бад, всегда помни, что я тебя люблю, — чуть слышно, будто задыхаясь, прошептала она.

— Могу тебе ответить, что сейчас я счел бы за счастье убить тебя! Так что лучше уж мне все-таки поехать на несколько дней в Санта-Паулу, переждать там, пока это желание не ослабеет.

На столе в холле лежали чертежи локомотива, работающего на нефти, которые принес Три-Вэ. Бад даже не взглянул на них. Взяв шляпу, он повернулся и увидел, что Амелия вышла в холл следом за ним. Позволив своей злобе нанести ей последний жестокий удар, он сказал:

— Для меня он всегда будет ублюдком!

Она кивнула. Казалось, она отгородилась от него, и его удары уже не достигают цели.

Желая убедиться, что она страдает не меньше его самого, он повторил:

— Для меня он всегда будет ублюдком!

6

Прошло уже несколько минут после того, как Бад ушел, а Амелия все еще стояла не двигаясь. Через веерообразное окно в холл проникал желтый солнечный свет. Налетел неожиданный заунывный порыв Санта-Аны и швырнул на крыльцо опавшую листву и сломанные ветки. Амелия покачала головой. Она медленно стала подниматься к себе в спальню. Плод был большой, он раздул хрупкое тельце, и каждый ее шаг был неуклюжим и болезненным. Она сохранила равновесие, цепляясь за перила лестницы.

Амелия вошла в спальню, закрыла за собой дверь и опустилась перед туалетным столиком. Открыла верхний ящик и вынула большой и плоский футляр с драгоценностями. Крышка была обтянута кожей, в которую была врезана маленькая золотая пластинка с выгравированной надписью: «Миссис Ван Влит Младшая». Она нажала на замочек. Крышка отскочила. В бархатных ячейках лежал ювелирный гарнитур. Великолепное колье из жемчуга с алмазной пряжкой, два золотых браслета с жемчугом и бриллиантами, пять маленьких брошек в форме полумесяца и пара серег с подвесками из мелкого жемчуга и бриллиантов. Один из алмазов застежки колье весил больше карата, камни браслетов — чуть меньше. Бад купил ей этот гарнитур в Париже, и она надевала его в Лос-Анджелесе только однажды, когда их пригласили на бал в честь тридцатилетия Люсетты Вудс. На ее драгоценности люди пялились не из-за их красоты, а из-за высокой стоимости. Впервые Амелия и сама смотрела на них оценивающе. Она взяла самую маленькую брошку. Бриллианты сверкнули на солнце. Когда Бад подарил ей этот гарнитур, он приколол именно эту брошку, самую красивую из всех, ей на грудь. Теперь ее глаза были пусты. Она положила брошь обратно в шкатулку.